Автор: Гирявенко Дмитрий

Холодный свет проникал через заштопанные и грязные занавески. Это были не чистые солнечные лучи, не теплый свет, под которым так приятно нежиться в своей постели. Это был свет, который сродни искусственному свечению люминесцентной лампы.

Здесь всё было таким: холодным, искусственным, грязным и обветшалым.

Есения каждое утро просыпалась от этого колючего света и первое, что она видела были грязные занавески. Впереди был очередной рабочий день. Ей было всего шестнадцать, но здесь, на задворках «цивилизованного мира», дети трудились уже с двенадцати. Место, где родилась Есеня, как её ласково называла мама, называлось Полигоном. Огромные летающие мусоровозы с двуглавым золотым орлом на черном фоне, держащим в когтях сияющий крест, сваливали сюда груды мусора, отходов и нечистот, сломанную технику. Местных жителей, которым предстояло разгребать весь этот хлам, чтобы найти что-то полезное для выживания называли Чернью. Откуда это повелось? Никто не знает.

Есеня быстро оделась, умылась водой из ржавого умывальника. Вода пахла болотной тиной.

Болота… ещё один неотъемлемый атрибут местной жизни. Есеня не знала, что было здесь до них. Мама говорила, что когда-то здесь было чисто, здесь были асфальтные дороги и каменные дома с огромными стеклянными окнами, но Есеня не верила в это. Слишком разительно отличалась действительность от той картинки, которую пыталась обрисовать её мама.

Девочка вздохнула, собрала инструменты в небольшой заплечный рюкзак и вышла из своей каморки. Грубо сколоченный из листов железа, фанеры и каких-то металлических свай сарайчик она называла своей «норой».

Этим утром её согревала мысль о том, что она попросилась работать в полутора километрах от демаркационной линии, ведь там можно было наткнуться на что-то стоящее, к тому же, была возможность собрать болотных грибов, из которых она делала отвар для мамы. Последнее время у неё обострилась водянка и мама была совсем плоха. Отвар помогал уменьшить отёк и облегчал дыхание. Мама каждый раз ругала Есеню за то, что она приходила с сушенными грибами и кружкой отвара из них же, ведь эти ингредиенты росли далеко от линии, ограждающей обитателей Полигона от другой живности, что жила на этих болотах. А за этой линией, что была отмечена черными флажками на вбитых в тягучую трясину жердях и натянутой сеткой между ними, жил некто, кого местная Чернь называла Дезертиром.

Есеня мало что знала о нём. Взрослые, сидя по вечерам возле металлических бочек, в которых горел огонь, говорили, что его сбросили вместе с другими телами из имперского мусоровоза. Тогда они сбрасывали много тел, прямо в трясину, в нескольких километрах от линии. Каким-то образом он выжил, но не пришёл в их болотный городок. Он сам выживал, сам охотился и никогда не показывался на глаза, за исключением одного единственного раза, когда было убито три имперских дружинника. По всей видимости они явились за ним, и нашли его. Или он нашёл их. С тех пор для Черни он стал Дезертиром.

Есеня не заметила, как дошла до линии ограждения, опираясь на длинную палку, которой прощупывала тропку через болото. Она поправила рюкзак, проверила короткий складной ножик на поясе, которым она срезала грибы и, закрыв глаза, потянулась своей мыслью через болота. Есеня умела это с десяти лет, когда мама ужасно расстроилась, потеряв свое обручальное кольцо. Дочка знала, что мама обронила его и оно закатилось под половик. Мама очень обрадовалась находке и ещё больше тому, что дочка унаследовала Дар от отца. Есене объяснили, что если она будет тренироваться в сосредоточении, то она сможет улавливать чужие мысли, воспоминания и даже чувствовать других людей и существ. На болотах, которые кишели различными тварями это было очень полезное умение. Поэтому её и отпускали в одиночку за демаркационную линию. Это было рискованно, но благо, в общине были и другие люди, имеющие Дар, а ходить в составе поискового отряда, не рискуя в одиночку, означало делить найденное на всех. Грибы были слишком ценны, чтобы отдавать их кому-то, кроме мамы.

Есеня продвигалась вперёд, прощупывая Даром болото.

Вскоре она добралась до небольшого островка, что расположился подле пологого холма, в котором зиял чернеющий провал, уходящий в топь болота. Это был настоящий болотистый холм из тесного сплетения земли и веток, заросший мхом. Такие всегда кишели разной живностью и учуять что-то конкретное Есеня не могла. Именно на этом островке и росли необходимые грибы. Есеня осторожно, стараясь не чавкать болотной жижей, добралась до островка, заприметив небольшой валун, под который она скинула рюкзак и стала срезать грибы своим ножиком. Срезав очередной гриб, она бросила беглый взгляд на холм и поняла, что пропала. Из сплетения ветвей, трав и тины на неё смотрела пара вращающихся глаз. Вскоре появилась и их обладательница. Из заросшего провала на Есеню выползала огромная ящерица, неуклюже ворочая задом. Вращающиеся рыбьи глаза, полная пасть зубов, склизкая кожа, вперемешку с чешуей.

«Ой мамочки, вот и всё… как же… почему я не учуяла!», — пронеслось в голове девчушки, и она рванулась к валуну, за которым бросила свой рюкзак.

Тварь разинула пасть и прежде чем Есеня юркнула за камень она увидела длинный, покрытый какими-то наростами язык с окончанием, похожим на заточенный кол. Эта мерзость пронеслась за её спиной, жадно протыкая то место, где Есеня находилась мгновение назад.

Девочка закрыла лицо руками, цепенея от страха. Ей не выбраться из-за этого камня, потому что её сразу же проткнет язык этой твари, а оставаться за ним, означало просто ждать, пока тварь доползет до неё.

«Мы вместе. Мы рядом», — услышала Есеня, не понимая, что это за слова и откуда они взялись в её голове.

Она заставила себя оторвать ладони от лица и увидела обнаженного по пояс мужчину, стоявшего в паре шагов от её укрытия. Только один человек мог оказаться здесь.

Есеня видела длинное древко, с примотанным к нему лезвием. Острая заточка бликовала даже от этого тусклого и неживого света, что скупо роняло здешнее небо.

Тварь, выползшая из-под холма, издала звук, похожий на смесь шипения и урчания.

Есеня почувствовала мрачную решимость, которая наполняла мужчину. От целого сонма эмоций, воспоминаний и ощущений, что нес в себе этот человек она снова закрыла лицо руками.

Она услышала два громких хлопка, за которыми последовало злобное шипение ящерицы, лишаемой обеих глаз. Есеня, по-прежнему сжавшаяся за валуном и закрывавшая глаза руками, видела и слышала, как мужчина рванулся навстречу ослепленной твари. Он коротко взмахнул своим самодельным оружием и вместе с мерзким звуком вновь вырывающегося наружу языка-острия она услышала сдавленный стон её защитника.

Вместе с его болью она увидела каменный город, чистый, с теми самыми высокими зданиями и стеклянными окнами. По широкому проспекту шла процессия людей, состоящая из нестройных шеренг. Здесь были мужчины и женщины, молодые и взрослые. Над толпой развивалось несколько десятков странных красных знамён с непонятными желтыми символами на них. На многих женщинах были красные шарфы и платки.

Ни Крым, ни храмы не согреют тех,
кого вы бросили в нужде и нищете!

Так надо. Одна награда!
Мы вместе. Мы рядом.

Эти слова скандировали и пели люди, разносились звуки музыки, которую Есеня никогда не слышала. Колонна шла и пела.

А перед ней, перегородив улицу, стояли ровные и сплоченные шеренги имперских солдат с тем же символом на касках и рукавах, что были на мусоровозах.

«Высочайшим Императорским Указом о забастовках и при одобрении Святейшего Патриаршего Синода я приказываю вам разойтись! В случае неповиновения будет открыт огонь! Мы не допустим повторения событий двухвековой давности!»

Слова эхом прокатились над идущей колонной, но она не остановилась. Она продолжала идти на солдат в черном, распевая свою странную песню.

Есеня услышала оглушительный залп карабинов и винтовок и закричала.

Придя в себя, она высунулась из-за камня и увидела, что тварь лежит неподвижно, как и Дезертир. Вместо глаз у ящерицы были две черные дырки, а в голове у твари торчало лезвие, на обломанном древке. Мужчина, лежавший поблизости и сжимающий в руке старенький пистолет, был насквозь пробит языком твари. На его плече Есеня увидела тот же символ, что был изображен на красных знаменах, развевающихся над расстрелянной колонной.